Нет, мое дорогое дитя, эти три письма не надо считать последним рукопожатием покидающей тебя возлюбленной, - это объятие верного тебе брата. Это чувство слишком прекрасно, слишком чисто и слишком нежно для того, чтобы когда-либо я захотела его лишиться. А ты, мой малютка, уверен ли ты в том, что никогда не порвешь с ним? Новая любовь не потребует ли от тебя этого условия? Пусть память обо ин не отравит ни единой радости твоей жизни, но пусть и эти радости не омрачат и не уничтожат моей памяти. Будь счастлив, будь любим. Да и как тебе не быть счастливым и любимым? Храни мой образ в потайном уголке твоего сердца, и заглядывай туда в дни печали, чтобы находить утешение или ободрение. - Ты не пишешь ничего о своем здоровье. Впрочем, ты говоришь, что аромат весны и сирени доносится ветром в твою комнату, заставляя сердце твое биться любовью и юностью. Это признак здоровья и силы - самый нужный из даров природы. Люби же, мой Альфред, люби по-настоящему. Полюби молодую, прекрасную женщину, еще не любившую, не страдавшую. Заботься о ней и не давай ей страдать. Сердце женщины ведь так нежно, если это только не камень, и не ледышка. Я думаю, что середины не существует также как нет ее в твоей манере любить. Напрасно ты стараешься огородиться своим недоверием, или укрыться за беспечностью ребенка. Твоя душа создана для того, чтобы любить пламенно или совершенно очерстветь. Я не могу поверить, чтобы с таким запасом сил и юности ты мог удариться в священное постоянство*. Ты будешь выходить из него постоянно и безотчетно устремишь на недостойные объекты щедрый поток твоей любви. Ты повторял сотни раз - и как бы ты от этого не отрекался, - ничто не вытеснить этих слов: в мире есть только одна значительная вещь - любовь. Быть может - это божественная способность, утрачиваемая и вновь обретаемая, которую надо культивировать или покупать ценою жестоких страданий и мучительных испытаний. Быть может, ты любил меня мучительно для того, чтобы отдаться другой любви непосредственно и легко. Быть может, та, будущая возлюбленная, будет тебя любить меньше меня, но возможно, что она будет счастливее и более меня любима. В этих вещах столько необъяснимого, и Господь наталкивает нас на столь новые и неожиданные пути! Отдайся судьбе, не спорь с ней. Она не предает своих избранников. Она ведет их за руку к подводным рифам, где они должны научиться жизни, чтобы потом воссесть за пиршество, где будут отдыхать. Моя душа теперь успокаивается и надежда нисходит ко мне. Моя фантазия гаснет и устремляется исключительно к литературным вымыслам. Она покинула меня в реальной жизни, и уже не увлекает меня за пределы благоразумия и обычности. Но сердце мое остается и останется навсегда чувствительным и легко возбудимым, готовым непроизвольно сочиться кровью при малейшем булавочном уколе. В этой чувствительности есть что-то болезненное и особенное, от чего не вылечишься в один день.

Впервые в моей жизни я люблю без страсти.

Ты еще до этого не дошел. Быть может, ты придешь к этому с другого конца. Быть может, твоя последняя любовь будет самой романической и самой юной. Но твое доброе сердце, - умоляю тебя, не губи его! Пусть оно участвует целиком или частью во всех твоих увлечениях, но пусть оно всегда играет свою благородную роль, чтобы ты мог когда-нибудь оглянуться назад и сказать подобно мне: Я много страдал, иногда заблуждался, но я любил. Это жил я, а не какое-нибудь выдуманное существо, - создание моей гордыни и скуки. Я пробовал играть эту роль в минуты одиночества и тоски, но только ради того, чтобы примириться с одиночеством, а когда я бывал вдвоем, я отдавался как ребенок, я делался таким глупым и кротким, какими нас хочет видеть любовь.

Любовь – это счастье, которое дарят друг другу.

О Господи, о Господи! Я упрекаю тебя, - тебя, который столько страдал! Прости мне, мой ангел, мой воз любленный, мой горемычный. Я так страдаю сама, - не знаю, кого мне в этом винить? Я жалуюсь Богу, прошу у него чудес: он их не дает, он, оставил нас. Что будет с нами? Следовало бы, чтобы один из нас был достаточно силен для того, чтобы любить, или для того, чтобы выздороветь от этой любви, но не обманывай себя, у нас нет этой силы ни на то, ни на другое, - ни у тебя, ни у меня. Ты веришь, что можешь еще меня любить, потому что можешь надеяться утром на то, что отрицаешь вечером. Тебе двадцать три года, а мне тридцать один, и позади меня столько горя, столько страданий и слез! К чему идешь ты? Чего ты ожидаешь от одиночества и обострения уже и теперь столь жгучих страданий? Увы, я чувствую себя безвольной и обессиленной, словно оборванная струна; вот, я катаюсь по земле вместе с моей разбитой любовью, словно с трупом, и страдаю так, что не в силах подняться для того, чтобы похоронить ее или призвать снова к жизни. А ты, ты хочешь жить, еще обостряя свои муки. Разве тебе недостаточно их такими, какие они есть? Что касается меня - я не думаю, чтобы существовало что-либо худшее моего теперешнего состояния.

Но ты еще надеешься? Ты, может быть, еще оправишься от этого? Да, я вспоминаю, ты говорил, что будешь сражаться и выйдешь победителем из борьбы, если только не погибнешь сразу. Да, это верно - ты молод, ты - поэт, ты в расцвете сил и красоты. Попытайся же. А я - я умру. Прощай, прощай, я «е хочу тебя покидать и не хочу брать тебя снова. Я не хочу ничего, ничего. Я стою на коленях, вся разбитая, пусть не говорят мне ни о чем. Я хочу обнимать землю и плакать. Я не люблю тебя больше, - и обожаю тебя навыки. Я не хочу больше тебя, - но не могу без тебя обойтись. Кажется, только одна небесная молния могла бы излечить меня, уничтожив. Прощай, оставайся, уезжай, но только не говори, что я не страдаю. Только это одно может заставить меня еще больше страдать, моя любовь, моя жизнь, мое сердце, мой брат, моя кровь, - уходи, но убей меня, уходя.

* Мюссе часто дразнили этим названием.